Мои коллеги дрожали, когда я зачитывала этот текст, а я гадала, знает ли кто-нибудь из них о том, что я была как-то связана с исчезновением Марты Кокс.
К тому времени, когда я выруливала с парковочной площадки при телестудии, мое тело сотрясала такая сильная дрожь, что машину кренило то в одну, то в другую сторону, будто моя несчастная «тойота» чувствовала себя пособницей убийства, соучастницей моего преступления. То, что я так бездарно вела машину, было все равно что напрашиваться на неприятности, и, если бы молодой полицейский остановил меня, я бы непременно раскололась и рассказала ему истории всех преступлений, совершенных представителями человечества, включая и ту, когда Сократу была вручена чаша с цикутой.
При мысли о чаше я тотчас же поняла, чего мне не хватает. Мне надо было выпить. Не предаваясь дальнейшим размышлениям, я припарковала свою «тойоту» возле уютного кафе, в котором, к счастью, не было принято вступать в дружеские разговоры. Здесь вы по собственному выбору могли затеять беседу или с равным правом и успехом предаться молчаливому уединению в окружении людей. Уединение в эту минуту было для меня наилучшим вариантом, но именно уединение в кругу людей, а не безотрадная изоляция в четырех стенах дома.
Люди уже начинали просачиваться тонкой струйкой в кафе под звуки оживленной вечерней музыки. Сюда приходили расслабиться и хорошо провести время. Приходили парами или по трое, а одна многочисленная группа заняла центральный стол. Через головы им передавали кувшины с пивом, и пена при этом перехлестывала через край. Похоже было, что я здесь единственная, кто пришел сам по себе, без спутников.
И тут я заметила его. Не знаю, почему мой взор остановился на нем. Но прежде я почувствовала его настойчивый взгляд, будто он прикоснулся ко мне. Вам, конечно, знакомо это ощущение неловкости, когда кто-то не отрываясь буравит взглядом ваш затылок и сначала вы не можете определить, откуда исходит этот упорный взгляд.
Возможно, я заметила его потому, что он тоже был один. Он сидел в отдалении, позади шумной группы посетителей. Огромным усилием воли я заставила себя отвести от него глаза, но тайком продолжала наблюдать за ним, притворяясь, что читаю меню, начертанное мелом на доске и видное мне через его левое плечо. Он был не из тех, что убивают наповал своей неотразимой внешностью. Он не был похож на голливудского актера. Скорее о нем можно было бы сказать, что во внешности его была некая суровость. Он внушал доверие, и было нетрудно представить, как какой-нибудь неудачник изливает ему свои невзгоды или как женщина рыдает на его широком плече, поверяя ему свои горести.
Трудно было сказать, темно-каштановые у него волосы или черные, но было заметно, что они волнистые. Черты его лица были правильными, но не такими, чтобы привести женщину в экстаз. В определенном смысле они были не лишены приятности, но главное, что он производил впечатление человека доброго и спокойного. И в то же время в нем чувствовалась сдержанная энергия, а в глазах его, когда он обводил ими зал, то и дело появлялся блеск. Разумеется, блеск его глаз можно было бы объяснить очень просто, а именно тем, что он уже успел хорошенько хлебнуть.
Я заказала белого вина, и выбор мой оказался правильным, поскольку это давало мне возможность еще понаблюдать за незнакомцем. Вино мне подали в пластиковом стакане, и это было хорошо, потому что, если учесть ужасное состояние моей нервной системы, с меня стало бы и хлопнуть стакан об пол.
Конечно, я не могла не думать о том, что из-за моего нелепого поведения, по всей вероятности, погибла молодая женщина. Она лишилась возможности радоваться жизни в течение еще нескольких десятков лет. И все это потому, что я не смогла заставить себя произнести всего несколько слов: «Кстати, не трогай этот кекс. Он может быть отравлен».
«Но ведь это был несчастный случай, — пыталась я убедить себя. — У меня не было ни намерения, ни плана убивать ее. В моих действиях, а точнее, в моем бездействии не было ничего преднамеренного». Хоть я и не могла припомнить, чтобы у меня возникала отчетливая мысль об убийстве, какой-то частью сознания я все же понимала, какими могут быть последствия, когда вела ненужный разговор с Люси.
Конечно, я видела выражение лица Марты, когда она смотрела на фруктовый кекс: она была голодна. Я не предложила ей ничего, кроме чая со льдом, а заменитель сахара у нее был свой собственный. В школе на ленч она обычно приносила сырую морковь и сельдерей, кроличью еду. Даже тогда она берегла фигуру. Напряжение, вызванное необходимостью конкуренции во время конкурсов красоты, должно быть, вынуждало ее к тому, чтобы морить себя голодом. И это состояние непреходящего голода постоянно сопровождало ее.
Подсознательно я ведь чувствовала, что в этом заключается опасность. Вдобавок столько лет я злилась на нее, но никогда моя злоба не проявлялась открыто. Только теперь, сидя в баре, я поняла это с полной очевидностью.
Во-первых, я никогда не пыталась обратиться по этому поводу к психоаналитику, а во-вторых, я и себе-то не признавалась в том, что во всех своих неудачах, во всех неприятностях я пыталась обвинить Марту Кокс.
Начиная со школьных времен, я считала, что все зло исходило от Марты. Было ли это правдой или моей фантазией, но во всех своих злоключениях и неудачах я винила Марту. Начиная с ролей, которые не достались мне в школьных спектаклях, и вплоть до потери моего жениха Джеда и моей работы — во всем была виновата Марта. Но на самом деле все было не так просто, потому что уж теперь-то она разрушила мою жизнь по-настоящему, а виновата в этом была я, я одна.
Я убила человека. И теперь двум жизням пришел конец, ее и моей.
Пластиковый стаканчик выскользнул из моей руки. Прежде чем я успела поймать его, сделав резкое движение головой, мой лоб натолкнулся на другой лоб, появившийся невесть откуда.
— Ох! — У меня возникло ощущение, что меня саданули по лбу молотком.
— Ух! — вторил мне молоток.
Мы оба выпрямились. Это был он, тот малый, на которого я обратила внимание.
Прежде чем я успела привести в действие остатки своего здравого смысла, он протянул мне мой пластиковый стакан, из которого не пролилось ни капли вина.
— Пожалуйста.
Он морщился, потирая лоб. Глаза у него оказались зелеными.
— Хороший рефлекс, — сказала я, трогая ушибленный левый висок, чтобы убедиться, что я еще жива.
— Извините меня. Я заметил вас с другого конца зала, и похоже было, что вы немного расстроены.
У него был очень приятный тембр голоса, и все, что бы он ни произносил, казалось значительным и звучало утешительно.
